Этап в никуда
На основе документов авторы рассказывают о двух трагических этапах спецпереселенцев из Котласа в Яренск в 1933 году.
Виктор Насонкин
Петр Соколов
(Газета «Совершенно несекретно»,
16.04.1991 и 18.06.1991)
В годы нашей молодости единственным, пожалуй, дефицитом был... детектив. В ту пору даже наш советский Шерлок Холмс, то есть майор Пронин не существовал еще для читателя, а Жоржа Сименона, Агату Кристи переводить тогда моды не было. И поэтому самыми читаемыми в этом жанре были рассказы и повести Льва Шейнина, особенно его «Записки следователя».
На следственную работу по разнарядке комсомола пришел он восемнадцатилетним, в 1923 году, а в 1931 году назначили его уже следователем по важнейшим делам при Прокуроре республики. Еще через четыре года стал он начальником Следственного отдела Прокуратуры СССР, где и прослужил до 1950 года, пока полностью не перешел на литературную работу.
Жаль, конечно, что не оставил нам Лев Романович воспоминаний о Нюрнбергском процессе над гитлеровскими бонзами, в котором сам участвовал в качестве помощника Главного обвинителя от СССР.
Но вот неожиданно в тайниках наших архивов мы обнаружили еще одну неизвестную рукопись этого писателя. Подшитая вместе с другими документами в уголовном, почти шестидесятилетней давности уголовном деле № 7395, она повествует о трагическом эпизоде 30-х годов и вместе с тем дает представление о не совсем обычной для того времени скандальной истории: под суд угодили порядка двадцати работников правоохранительных органов, в том числе и сотрудников всесильного ОГПУ.
В Котлас вести дознание о случившемся в конце мая или начале июня 1933 года командировали 27-летнего следователя по важнейшим делам при Прокуроре республики Льва Шейнина. Факты оказались настолько безобразными и бесспорными, что само обвинительное заключение по делу о преступном конвоировании ссыльных в Ленский район и область Коми Северного края было подготовлено в течение, видимо, месяца. Во всяком случае уже 14 июля обвинительный документ объемом в 79 страниц был утвержден высоким начальством.
А 10 сентября того же года состоялось судебное заседание коллегии ОГПУ. Двое работников милиции были приговорены к расстрелу, остальные получили от трех до десяти лет лагерей.
Что же случилось тогда, весной 1933 года в наших северных краях? Обратимся к документам тех лет.
Поток обреченных
Как явствует из уголовного дела, начальник Котласского оперсектора милиции Григорий Котельников (позже был осужден на 8 лет) 27 февраля получил распоряжение Главного управления рабоче-крестьянской милиции дополнительно, по внеплановому наряду, принять 3000 судебно-ссыльных, направляемых в северную глушь с Северного Кавказа.
Котельникову в вину ставили то, что он, получив депешу, не сделал всего, что следовало бы сделать по тем временам и по его должностным обязанностям: найти и подготовить помещения для временного размещения прибывающих ссыльных, добиться получения продовольственных фондов и денежных средств для питания и содержания как во время пребывания в городе, так и при следовании этапом к назначенному им месту проживания. Ничего этого не было сделано.
Первые из ссыльных в количестве 1465 кавказцев, прибывших в Котлас 18 марта по железной дороге, нежданно поставили встречающих в тупик. Этапу предстояло двигаться дальше на северо-восток по рекам, но они не освободились ото льда.
Учитывая столь непредвиденные обстоятельства, Котельников запросил помощи у коллег из ОГПУ. И. Ардатьев (будет осужден на 3 года) связался со своим начальством в Архангельске, вскоре из краевого управления милиции Котельникову предложили, согласовав вопрос с начальником спецсектора ОГПУ: «Расселить людей в районе сектора вблизи судоходных рек с тем, чтобы с началом навигации отправить их в Сыктывкар».
Легко сказать - расселить. А кормить чем? К тому же буквально через неделю, 24 марта, прибыло еще 1400 судоссыльных. Прокормить стольких людей в Котласе, естественно, не были готовы. В запасе, правда, имелись для этого две тонны хлеба, но, сами понимаете, это не спасало положения.
Котельников и Ардатьев решили своеобразно разгрузить город от конвоируемого наплыва людей и отправить хотя бы первый этап из Котласа подальше. При выборе места назначения для их проживания остановились на Ленском районе. Исходя из потребного времени следования до Яренска этапируемых (10-12 дней) и наличия двух тонн хлеба, на каждого в сутки выходило по двухсотграмовой пайке, между тем как по суточной норме этапируемому полагалось 600 граммов. К тому же по действующему положению, в пути следования ссыльным полагалась и горячая пища, но об этом и речи не шло. Более того, оставшиеся после прибытия эшелонов в Котлас хлеб, крупы, сахар, консервы были «оприходованы» в милиции и фактически прикарманены ее работниками.
Вскоре кому-то из них - Котельникову или Ардатьеву, а может, обоим по согласованию, - пришла мысль вообще освободиться от забот и отправить в Ленский район одновременно оба этапа...
После, когда уже следствие шло, и Котельников, и Ардатьев попали, как говорится, в перекрестном допросе они начали валить вину друг на друга. Котельников, в частности, пояснял следствию:
«Этапы были направлены мною в путь по распоряжению Ардатьева. Признаю, сделал большое упущение, не доложив об этом в СКУМ по телефону, что этапы находятся в таком состоянии, которое исключало движение в зимнюю пору, пешим порядком за 200 с лишним километров. Признаю себя виновным в том, что по отношению к мартовским этапам я проявил бездействие. Когда этап двинулся из Котласа в Сольвычегодск, я наблюдал за его движением и убедился, что часть людей больна, что инвалиды и старики не дойдут до места назначения. Но я не вернул тогда этап в Котлас и не поставил перед тов. Ардатьевым вопрос об отмене его распоряжения...»
Ардатьев, в свою очередь, категорически отрицал и согласование с Котельниковым о направлении этапов в Яренск, и свою осведомленность о действительном состоянии подневольных колонн.
Из изложенного, пишет проводивший расследование Шейнин, явствует, что оба они еще перед отходом этапов знали, что из-за общей истощенности этапируемых, плохой одежды, явно недостаточного количества хлеба, выделенного для питания от Котласа до Яренска, - какая-то часть обоих этапов не дойдет до места назначения. На деле, как заключает Шейнин, получилось так: никто ссыльных не принимал, никто их не сдавал, никто вообще не знал, какое количество ссыльных следует этапом, и никто ни перед кем не нес ответственности.
В подтверждение следователь приводит показания обвиняемого по этому делу Чеснокова (приговорен к расстрелу), сопровождавшего первый этап в качестве младшего конвоира. Старшим был некий Шемшин, вдвоем они повели 1200 человек.
«Из Котласа, - поясняет Чесноков, - мы двинулись днем, в Сольвычегодск пришли поздно вечером. Еще когда мы приняли этот этап, то видели, что многие из ссыльных не могут идти. Уже с вокзала по дороге в город некоторые стали падать. Когда мы дошли до управления милиции, я заявил начальнику:
- Товарищ Котельников, вы видите, что ссыльные валятся на глазах. Что делать-то? Подводы, что ли, брать?
Котельников ответил:
- Эти... (нецензурное слово) пусть валятся.
Получив такой ответ, мы, оставив в Котласе сто человек, действительно не могущих идти, повели остальных. А в Сольвычегодске налицо оказалось уже 1000. Из Сольвычегодска же мы повели уже около шестисот человек. Дорогой в Яренск тоже были отставшие и умирали. По пути мы сообщали председателям сельсоветов, чтобы убирали с дороги трупы.»
О судьбе второго этапа показывал на следствии участковый инспектор КОС РКМ Михаил Зазубрин (осужден на 10 лет):
«Этап я принял без проверки и наличия людей по списку, по которому значилось 1391 человек, и также без проверки я передал их Жеравину Николаю. Когда он вернулся, из разговора с ним мне стало известно, что в Яренск он доставил человек 600-700. Остальные ссыльные в пути отстали, частью умерли...»
Далее Зазубрин показал, что «оба мартовских этапа, следовавшие вскоре один за другим, состояли преимущественно из дряхлых стариков, истощенных от голода, слабых, больных. Значительная часть их, несмотря на зимнее время, не имела на ногах никакой обуви, просто ноги были обернуты портянками. Все они едва двигались, причем ни одной лошади для больных и выбившихся из сил с этапом не следовало.»
Из показаний участкового инспектора 23-го участка особого сектора районного управления милиции свидетеля Бекряшева:
«После прохождения первого и второго этапов мною и инспектором милиции Сольвычегодского участка Чупраковым всего было зарегистрировано и подобрано от г. Котласа до Четлинского сельсовета, то есть на расстоянии около 22 километров, до семидесяти трупов административно ссыльных, что нами фиксировалось соответствующими актами. Фельдшер, осматривающий вместе со мной эти трупы, констатировал в большинстве случаев смерть от истощения и замерзания.»
«В качестве начальника этапа первый раз я ходил в Яренск в двадцатых числах марта, -- показал в отношении второго этапа обвиняемый Жаравин (приговорен к расстрелу), -- принял людей я от Зазубрина без всякой проверки и документов. Ни продовольствия, ни документов мне не дали, а просто сказали, чтоб я партию ссыльных в количестве 1400 человек доставил в Сольвычегодск. Распоряжение это я получил вечером. Уже в темноте этап двинулся. Мороз стоял небольшой, но отставших и погибших было сравнительно много. Только мне удалось обнаружить по дороге на Сольвычегодск не менее 30-35 трупов. Этап почти исключительно состоял из стариков и старух, были среди них и безногие, шедшие на костылях. Сколько действительно погибло на расстоянии этих 18 километров, мне неизвестно, так как, повторяю, я не считал в Котласе, не пересчитывал и по прибытию в Сольвычегодск.
В Сольвычегодске по распоряжению Котельникова я был назначен начальником конвоя по этапированию этой партии дальше, в Яренск. Мне выслали документы, хлеб и деньги. В Яренске я сдал начальнику районного управления милиции списки, личные дела ссыльных и 318 человек. По всему судя, из недошедших тысячи человек добрая половина погибла. По крайней мере я глубоко убежден в этом: по пути от Котласа до Яренска я видел не менее двухсот трупов.»
Но и пригнанные, наконец, в район поселения люди, не выдержав долгого холодного и голодного пути, нашли свое последнее пристанище, так и не поняв, что это за земля такая, из которой оставался последний путь - в никуда? «Только на территории одного Ленского сельсовета, - доносил в своем рапорте уполномоченный Ленского райотдела ПП ОГПУ Куранов 12 апреля 1933 года, - умерло 20 человек по дороге, в банях и в пустой церкви с. Лены. Трупы лежали по 5-6 дней неубираемые, на глазах населения. По приезде в село Лену мною выявлены в пустой церкви 7 трупов и два по дороге от д. Бор до с. Лена на расстоянии семи километров.»
Анализируя показания обвиняемых по этому делу, Лев Шейнин горестно заключает эту часть своего расследования:
«Установить, хотя бы приблизительно, количество умерших в пути их обоих этапов не представляется возможным. Из прибывших в Котлас 2680 человек до Яренска дошло 880 и из направленных далее из Яренска до Усть-Выми 724 человек к месту назначения прибыли примерно 400. Такие вот итоги мартовских этапов.»
Плавучий ад
Вторая глава этой документальной повести рассказывает о судьбе майского, 1933 года, этапа, отправленного из Котласа по Вычегде вверх, в Яренск.
После облавы, проведенной в городе накануне 1 мая, ссыльных, вновь прибывших на поселение, и уголовников должны были разделить, как говорится, по социальным признакам, и вывезти на двух баржах.
Но случилось непредвиденное. Вторая баржа дала течь, и всех, подготовленных к отправке, решено было доставить к местам поселений на одной. Ситуация к тому же усугубилась и тем, что санобработка ее и этапируемых была проведена формально.
Еще 30 апреля инспектор райздрава Обухов, совершенно случайно прослышал об этом и предварительно предпринял попытку забить тревогу. Он отправил шифровку в Москву и Архангельск: вопреки категорической директиве об обязательной санобработке этапируемых из Котласа снова отправляют без согласования с медиками.
Короче говоря, Обухов, не боясь испортить отношения с представителями всесильного ведомства (впоследствии ему действительно пытались припомнить это) вмешался самым решительным образом. Его телеграммы дошли до адресатов и какие-то подвижки, разумеется, последовали. Санитарный врач Котласского района Н. Половинкин (впоследствии осужден на три года) уже в качестве обвиняемого показал:
«От инспектора Обухова в райздраве я узнал, что по распоряжению председателя РИК (он же председатель Особой тройки района) была задержана баржа со ссыльными, которых оперсекторы ГПУ и милиции направляли в тот же день из Котласа. Обухов сказал мне, что санобработку нужно пройти в суточный срок, так как на большее время этап задерживать нельзя - в городе для них нет хлеба.
Баржу, стоявшую на другом берегу реки, пригнали к городу уже ночью. Тут же начался осмотр. По барже я ходил в сопровождении Жаравина (впоследствии был расстрелян), который подсвечивал мне фонарем. На барже находились уже не менее ста человек. Не было уборной, не было кипятильников. Для меня стало очевидным, что в такой длинный путь, в таких условиях этап отправлять нельзя. И если судить о тех печальных последствиях, которые в конце концов произошли, тут я признаю, что это - преступление.
Люди партиями направлялись в баню и возвращались на баржу, взамен их шли следующие. Я послал на баржу дезинфектора, однако, как оказалось, делать ему было нечего: вследствие имевшей место скученности людей не представилось возможности освободить даже часть баржи для дезинфекции. Многие из ссыльных по нужде ходили тут же, пришедшие из бани ложились рядом с непроходившими санобработку, в ту же грязь. Нет сомнения, что такая санобработка абсолютно никаких результатов не могла дать...»
Впрочем, Николай Яковлевич Половинкин, 39 лет, образование высшее медицинское, в своих откровениях постфактум, каясь следователю в грехах в июне, все же был не до конца искренен. Он знал, что еще во время облавы были изъяты ссыльные, подлежащие безусловной карантинизации, как уже заболевшие сыпным тифом, о чем было известно Половинкину тогда же, 30 апреля, когда задержанных стали сортировать и группировать на две баржи.
Последствия такой сортировки, когда всех смешали до кучи, сказались уже в деревне Вельдино Коми области. Ссаженная с баржи часть людей, которых дальше погнали к месту ссылки, занемогла сплошь: вспыхнула эпидемия сыпного и брюшного тифа, дизентерии... Но вернемся к показаниям Половинкина, который вынужден был все же признать безрезультатность в условиях скученности людей той ночной санобработки.
«О том, что рецидивисты были помещены в одну баржу, а потом был слит с этапом ссыльных, находившихся на другой барже, мне стало известно только 3 мая, когда Жаравин и Виноградов (приговорен к 10 годам лагерей) вместе со мной составили акт о санобработке(?!). Тогда же мне стало известно, что этап насчитывает больше 1000 человек, а санобработку прошли, кажется, только 740. Виноградов и Жаравин объяснили мне, что на барже, кроме выловленных рецидивистов, имеются ссыльные, только что пришедшие этапом в Котлас, и потому не нуждающиеся в санобработке.»
Вернемся, однако, к событиям, развернувшимся после непродолжительной задержки с отплытием этапа, вызванной тревогой райздравовцев. Хотя приличия в наведении порядка с точки зрения санитарии и были соблюдены, вряд ли они существенно повлияли на дальнейший ход того, что произошло далее.
Итак, утром 3 мая пароход «Частник» взял на буксир баржу, в которой (точной цифры так никто и не смог определить) находилось примерно 1200 человек. По словам назначенного начальником конвоя младшего милиционера Жаравина, «списки и часть личных дел из этапируемых мною были приняты в Котласе без проверки, так как в барже из-за скученности осуществить проверку было нельзя, а выгнать на берег такое количество людей при четырех конвоирах я также был не в состоянии, поэтому я не могу сказать, какое количество людей я принял в наличии.»
Опрос обвиняемых и свидетелей позволил следователю по важнейшим делам при Прокуроре республики Льву Шейнину сделать следующее обобщение. «Чрезмерная скученность, отсутствие необходимого оборудования, неудовлетворительная и неполная санобработка в Котласе, наличие на барже больных сыпным тифом (пока еще в скрытой форме), малочисленность конвоя при большом количестве рецидивистов, неизоляции последних от других категорий ссыльных - это уже само по себе свидетельствовало о неизбежности бесчинств уголовников на барже и о неминуемом развитии в этапе эпидемических заболеваний; а также появления массовой смертности.»
И верно, бандитизм рецидивистов в пути следования этапа сыграл здесь (наряду с повальными болезнями) первостепенную роль в гибели многих несчастных. Как явствует из обвинительного заключения, сразу же после отбытия этапа рецидив организовался и начал грабить других ссыльных, преимущественно больных, стариков, женщин. Отбирали у всех и все: деньги, одежду, хлеб, крупу, обувь. Того, кто не отдавал, избивали, а кто упорно сопротивлялся, - забивали до смерти...
В одном списке постановления коллегии ОГПУ от 22 сентября 1933 года значатся плывшие на той барже конвоиры Жаравин Николай, Чесноков Алексей и рецидивист Иткин Василий. Эту троицу приговорили к расстрелу, но это, как говорится, уже послесловие к тому, что случилось в мае: «Бесчинствам конвой почти не препятствовал, так как с вожаками рецидивистов был тесно связан: освобождал их за взятки на свободу, продавал им по спекулятивным ценам хлеб этапируемых, - записывал Л. Шейнин. - В распоряжении следствия имеются многочисленные показания свидетелей, подтверждающие преступления как рецидивистов, так и конвоиров.»
Восстановим хотя бы часть этих показаний:
«Со дня отплытия из Котласа шпана почти полностью завладела баржой и творила на ней все, что хотела. Главарями этой разбойничьей шайки были воры, фамилий которых я не знаю, но могу опознать. Первый - маленького роста, оборванный, хромой...»
Это Иткин. Жаравин тоже припоминал следователю, что Иткин отбыл из Котласа в рваной одежде, а уже потом был довольно прилично одет: «На нем был шелковый джемпер и полупальто серого цвета. У Итеина была с собой большая сумма денег.»
Но вернемся к показанию абзацем выше.
«С хромым верховодили еще двое. Под руководством этих бандитов шпана занялась настоящим мародерством и грабежом. Они силой отнимали у нас все, что было ценное. У меня лично сняли хорошие сапоги, новую барашковую шапку, весь имеющийся запас муки (около 30 фунтов), облигаций на 95 рублей и денег в сумме 30 рублей. Отняли у меня также белье. Такому грабежу подвергались почти все, кто не принадлежал к шпане. Вещи и ценности, продукты отбирали грубой силой, устраивая повальный обыск, причем если кто-то оказывал хоть малейшее сопротивление, того валили на пол, избивали, топтали, пускали в ход ножи. Я был свидетелем, когда шпана, ограбив одного ссыльного, по национальности грузина, отняв у него всю одежду и раздев догола, так его избила и истоптала, что его, полуживого, вынесли и положили на корме баржи на кучу тряпок. Я видел, как он, находясь там, еще подавал признаки жизни.»
«Была очевидицей такого случая: шпана стала обыскивать старика-крестьянина, он закричал, ему заткнули рот и так согнули, что у него на шее что-то треснуло...» «Наткнувшись на кого-нибудь целой группой, поднимали на барже вой и крик и вырывали у своей жертвы все: вещи, хлеб, деньги. Почти всегда после таких скандалов на другой день оказывалось 4-5 трупов умерших стариков.»
Несколько иными по форме, но столь же бандитскими по характеру были действия начальника конвоя Жаравина, конвоиров Чеснокова, Осколкова, Германова и других.
Вновь обратимся к показаниям пострадавших:
«Рецидиву конвоиры отпускали лишние пайки хлеба, которые этим спекулировали. Деньги, сданные некоторыми этапируемыми конвоирам на хранение, не были возвращены, их присвоили.»
Но это - цветочки. Есть и ягодки, а они гораздо страшнее.
«Рано утром я видел, как милиционер Чесноков вывел из баржи на берег одну административно высланную женщину, с которой ушел неизвестно куда. Примерно через час Чесноков вернулся на баржу, но уже без женщины.» «В пути между Котласом и Яренском во время остановки этапа на острове, якобы при попытке к бегству, Чесноков застрелил неизвестного ссыльного, труп которого по распоряжению Жаравина он сбросил в воду. Оставшиеся от убитого две пары сапог Чесноков продал.»
Не приведи господь, как говорится, оказаться в таком аду!
Смерть в рассрочку
7 мая баржу пригнали в Яренск. На берег сошло гораздо меньше, чем должно было сойти. Где остальные? Неизвестно.
На время разбивки и санобработки партию ссыльных поместили в местной церкви. Трудоспособных вскоре отправили на работу, в храме осталось 100 инвалидов и стариков. Снабжались они по норме 200 граммов хлеба на душу в день. Вряд ли нужно объяснение, почему ежедневно несколько душ прощались с белым светом, выдохнув ему последнее недоуменное «прости». После стольких-то мытарств и передряг!
Здесь можно было бы привести многочисленные примеры нечеловеческих мучений, но ограничимся хотя бы одним документом - докладной прокурора Ленского района Котова на имя прокурора Северного края:
«В помещение бывшего собора в с. Яренске, где разместили вновь прибывших административно ссыльных, 11 мая обнаружен труп старика лет 50-60 с вырезанными мягкими частями тела. По заключению врача эта операция (!) произведена у только что умершего человека, так как кровь была свежая. Прибывшим врачу и уполномоченному райуправления милиции живущие в соборе заявили: «А у нас уже давно трупы кушают...» Вырезанного мяса не обнаружено, но факт остается фактом: по Яренску и району молниеносно распространился слух: «Людей едят!» ОГПУ арестовало 8 человек, но результатов пока никаких.
В этом соборе помирает масса народа, до 15 и более человек в день. Жуткая картина. Живые спали с мертвыми. Одна из женщин не вынесла, помешалась. Мрут не только в соборе, но на улицах и в бане. Мрут от истощения. Особенно надо отметить, что на рост смертности повлияло этапирование.
Я особенно обращаю ваше внимание, -- подчеркивал районный прокурор в своей докладной, -- и считаю совершенно недопустимым этапировать людей так, как этапировал Котлас. На баржу сгрузили свыше тысячи человек, в течение четырех дней они находились в трюмах в необразимых условиях: духота, жара, испарения от нечистот, трупный запах и т. д. В Яренск привезли до 20 трупов, сложенных в штабель на палубе баржи. Их так и везли по району. Среди прибывших в Яренск были и заболевшие тифом.
Если исходить из списочных данных оперсектора ОГПУ, в момент отбытия этапа из Котласа на барже должны были быть 1147 человек. Какое же в действительности количество этапируемых было на барже, неизвестно, и установить это в силу преступного поведения организации и оформления этапа в Котласе вообще невозможно.»
Это же признал в донесении своему начальнику и начальник ленской милиции Елизаров: «Определить точное количество умерших на перегоне Котлас - Яренск не представляется возможным, так как установлено, что часть трупов рецидивисты в пути следования сбрасывали с баржи в воду.»